— Укройтесь вот тут, миледи, вот в этой яме у подножия дерева, и, Господа Бога ради, ни двигайтесь, не издавайте ни звука, даже если испугаетесь.

— Есть какая-то опасность? Вы чего-то боитесь, сударь? — спросила Кристабель, видя, что Робин накладывает стрелу на лук и прячется за стволом дерева.

— Быстро, миледи, прячьтесь, к нам приближается всадник, и я не знаю, друг это или враг… Но даже если это враг, то он всего лишь человек, а хорошо пущенная стрела всегда остановит человека.

Робин не посмел добавить ничего больше из опасения напугать свою спутницу, потому что в свете занимающейся зари он разглядел цвета барона Фиц-Олвина на флажке копья всадника. Кристабель догадывалась, что Робин питает по отношению к всаднику враждебные намерения, и ей хотелось крикнуть: «Не надо больше крови! Не надо смерти! Свобода и так уже обошлась нам слишком дорого!», но Робин, держа в одной руке лук, другой сделал властный жест, призывающий ее к молчанию; всадник тем временем летел во весь опор.

— Во имя Бога, спрячьтесь, миледи! — шепнул Робин сквозь стиснутые зубы и еще тише повторил: — Спрячьтесь!

Кристабель повиновалась и, накинув на голову плащ, мысленно воззвала к Богоматери. Всадник все приближался и приближался, а Робин ждал, притаившись за деревом, с луком на изготове, держа стрелу у самого глаза. Всадник пронесся мимо как молния, но стрела летела быстрее; на лету задев круп лошади и скользнув наискось по ее боку вдоль седла, она до оперения вошла в брюхо коня, и животное вместе с седоком покатилось по пыли.

— Бежим, миледи! — воскликнул Робин. — Бежим, время не ждет!

Кристабель была ни жива ни мертва, она дрожала всем телом и шептала:

— Он его убил! Убил! Убил!

— Бежим, миледи, — повторил Робин, — бежим, время не ждет!

— Он ею убил! — как безумная стенала Кристабель.

— Да нет, я его не убил, миледи.

— Но он так жутко вскрикнул, это предсмертный стон!

— Да нет, он вскрикнул от удивления.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что всадника этого послали на наши розыски, и, если бы я не попал в его лошадь, мы бы погибли. Идемте же, миледи, вы все поймете лучше, когда перестанете дрожать!

Кристабель немножко успокоилась и, быстро, как только могла, пошла вслед за Робином. Пройдя сотню шагов, она спросила:

— Так всадник не ранен?

— И царапины не получил, миледи, но бедный конь его свое отбегал. У этого всадника были слишком большие преимущества перед нами: он мог доскакать из Мансфилд-Вудхауза в Ноттингем и обратно прежде, чем мы одолеем этот путь; следовательно, нужно было остудить его пыл. Теперь наши возможности равны. Да что я говорю? У нас их даже больше: он — пешком, и мы — пешком, но наши ноги проворнее и без лишней тяжести, а его — нет. Мужайтесь, миледи, мы уже будем далеко отсюда, когда этот седок сумеет выбраться из-под своей лошади и пойдет по дороге в своих тяжелых сапогах, а они отнюдь не семимильные! Мужайтесь, миледи, Аллан Клер уже близко!

XII

Мало того что лоб, веки, все лицо Лэмбика было обожжено, когда Робин Гуд затушил об него факел, так сержант еще погнался за беглецом в совершенно другом направлении.

В то время, о котором мы ведем свой рассказ, Ноттингемский замок имел множество подземных ходов, прорытых в толще холма, на котором высились башни и зубчатые стены этой феодальной твердыни, и мало кто даже среди самых давних ее обитателей был хорошо знаком с планом этого сумрачного и таинственного лабиринта.

В результате Лэмбик и его люди блуждали там наугад и по злосчастной случайности настолько уклонились от правильного пути, что заблудились и потеряли друг друга, сами того не заметив.

Лэмбик, почти ослепший, пошел, как мы уже сказали, в направлении, противоположном тому, что выбрал Робин, люди ею свернули направо, а сам он пришел к парадной лес шине замка, и ему показалось, что он слышит шаги своих людей на верхней площадке.

«Прекрасно, — сказал он себе, — должно быть, они схватили этого юного негодяя и ведут его к барону; мне нужно прийти вместе с ними, иначе они скажут милорду, что поймали преступника благодаря своей бдительности и поставят себе это в заслугу, они ведь такие скоты!»

Ворча себе под нос, храбрый сержант подошел к двери в покои барона и, по опыту зная, что следует быть осторожным, решил, прежде чем появиться, выяснить, как старый Фиц-Олвин принял возвращение солдат с пленником, а потому приложил ухо к замочной скважине и услышал следующий разговор.

— Значит, вы говорите, что письмо сообщает мне, будто сэр Тристрам Голдсборо не может приехать в Ноттингем?

— Да, милорд, он должен явиться ко двору.

— Досадная помеха!

— И он предупреждает, что будет ждать вас в Лондоне.

— Ну что же делать! А время свидания он назначил?

— Нет, милорд, он только просит вас отправиться в путь со всей возможной поспешностью.

— Прекрасно! Сегодня же утром и отправлюсь. Прикажите приготовить лошадей; я желаю, чтобы меня сопровождало шестеро солдат.

— Ваш приказ будет исполнен, милорд.

Лэмбик, сильно удивившись отсутствию здесь Робина, решил, что солдаты снова отвели его в тюрьму и побежал туда убедиться в этом собственными глазами, но дверь в тюрьму была открыта настежь, в камере никого не было, а на полу валялся еще дымящийся факел.

«Ну и ну! Пропал я! — подумал сержант. — Что же делать?»

И он снова вернулся к дверям в покои барона, все еще надеясь, что солдаты привели туда проклятого лесника. Бедный Лэмбик! Он уже чувствовал, как на его шее затягивается петля! Однако надежда, которая никогда полностью не покидает человека в несчастье, улыбнулась ему, ибо, снова приложив ухо к замочной скважине, он услышал, что в покоях барона все тихо и спокойно. И сержант рассудил следующим образом:

«Барон спит, а следовательно, не гневается; значит, он не знает, что лесник выскользнул у меня из рук как угорь; а раз он не знает о бегстве лесника, то и не собирается меня бранить, наказывать или вешать; значит, я могу предстать перед ним ничего не страшась и отчитаться в том, что я выполнил поручение так, как будто все вышло по его желанию; таким способом я выиграю время, смогу узнать, что сделалось с этим чертовым Робином, засажу его обратно в камеру и буду стеречь там как следует, коль скоро моим солдатам, увальням и дуракам, посчастливилось его поймать. Значит, я могу без опасений войти в комнату барона… да, не боясь своего грозного и могущественного сеньора… Ну, войдем. Но он же спит, спит! Да, лучше было бы войти в клетку к голодному тигру и погладить его по спине. Не настолько я безумен, чтобы будить милорда. Ну, хорошо, — продолжал размышлять бедный Лэмбик, то дрожа от страха, то храбрясь, — а что если барон не спит? Ну тогда бы самое время было войти, это уж точно значило бы, что ему неизвестны мои злоключения. И вправду, если он не спит, то это просто чудо, что у него так тихо и спокойно. Поскребусь-ка я в дверь, и если он тут же разбушуется, у меня еще будет время сбежать!»

Лэмбик слегка постучал ногтем в середину двери, в том месте, где звук получался особенно сильным, но в ответ ничего не последовало, и внутри по-прежнему царила полная тишина.

«Решительно, он спит, — снова подумал Лэмбик. — Да нет, ну я и дурень! Он вышел и, наверное, сейчас удочери, иначе бы я что-нибудь да услышал, тем более что он храпит во сне».

Подталкиваемый адским любопытством, сержант осторожно повернул ключ в замке, дверь беззвучно приоткрылась, и он смог просунуть голову внутрь, чтобы оглядеть помещение.

— Пощадите!

Этот крик ужаса слетел с губ Лэмбика, все в несчастном сержанте заледенело, и он так и остался стоять, просунув голову в щель, а барон, онемев от изумления, потрясенный такой наглостью, метал в его сторону испепеляющие взгляды.

Не везло бедному Лэмбику, не везло во всем, видно, какой-то злой дух преследовал его, и судьбе было угодно сделать так, что он отворил дверь как раз в ту минуту, когда старый грешник опустился на колени, чтобы перед поездкой в Лондон испросить у своего духовника отпущение грехов.